[I]Пролог.

Коба за культурой следил. Он понимал - стык дореволюционной старорежимной богемы и модернистов-энтузиастов родит искру. То есть печь, от которой начнет свою пляску соцреализм. Толстой вписался. Есенин застрелился. Отбор сквозь сито. Любимой пьесой вождя были практически пробелогвардейские Дни Турбиных. И отнюдь не вследствии каких-то там эмоциональных переживаний, а по причине квинтэссенции - даже они, эти вышколенные при старом режиме кадры, вся эта лубочная кость, признавала триумф нового. Даже они. На их фоне внутрипартийная оппозиция откровенно бледнела. Вывод - сопротивление бесполезно. Дальше - больше. Бывший семинарист лично позвонил на домашний номер Афанасича, успокоил разнервничавшегося и просящегося за границу литератора, намекнув на вакансию во мхате. Репрессировать любимого автора - лишить себя удовольствия смотреть его пьесы из ложи. Пусть живет. При этом прозвучавшее из уст Иосифа предложение о возможной встрече с опальным писателем, лишило последнего спокойствия на всю оставшуюся жизнь. Расстаявший экс-киевлянин, в предвкушении быть допущенным к телу, подхватил стокгольмский синдром. Провал попытки напомнить о себе пьеской Батум, повествующей о бурной молодости будущего хозяина Кремля, сигнализировал - Коба в курсе, и подделок не приемлет. Не количество дифирамбов, а конкретная цель. Если враг не сдаецца, его уничтожают - формула Горького отобразила дух времени. А смерть Афанасича на теплой, больничной койке - заслуга одной единственной пьесы, а также тонкого чутья лучшего друга мастеров искусств. Тоталитаризм ценить умеет. ))[/I]

• 
• 
•