[B][COLOR=red]22
Двухкомнатный коттедж, вперед задержанный нами, под знаком Серебряной
Шпоры, в Эльфинстоне (не дай Бог никому услышать их стон), оказался
принадлежащим к лакированной, смугло-сосновой, избяной породе, которая так
нравилась Лолите в дни нашей первой беззаботной поездки. Ах, все теперь
изменилось... Я говорю не о Траппе или Траппах... В конце концов... ну, сами
понимаете... В конце концов, господа, становилось достаточно ясно, что все
эти идентичные детективы в призматически меняющихся автомобилях были
порождением моей мании преследования, повторными видениями, основанными на
совпадениях и случайном сходстве. Soyons logiques, кукарекала и петушилась
галльская часть моего рассудка, прогоняя всякую мысль, что какой-нибудь
очарованный Лолитой коммивояжер или гангстер из кинокомедии и его
приспешники травят меня, надувают меня и разными другими уморительными
способами пользуются моим странным положением перед законом. Помнится, я
что-то напевал, заглушая панику. Мне даже удалось выработать теорию,
объясняющую подложный вызов из "Бурдолея"... Но если я мог не думать о
Траппе, как я не думал о недавних своих конвульсиях на газоне в Чампионе, я
никак не мог поладить с другой мукой: знать, что Лолита так близка и вместе
с тем так горестно недостижима, и так любить ее, так любить как раз накануне
новой эры, когда по моим волховским исчислениям она бы должна была перестать
быть нимфеткой, перестать терзать меня...
В Эльфинстоне судьба подготовила мне добавочную, гнусную и совершенно
лишнюю заботу. Моя девочка была какая-то скучная и неразговорчивая в течение
последнего перегона - двести миль по горам, неоскверненным ни дымчато-серыми
ищейками, ни зигзагообразно снующими гаерами. Она едва взглянула на
знаменитую, странного вида, великолепно алеющую скалу, ту самую, которая
выступом нависала над горами и послужила трамплином для прыжка в нирвану
темпераментной актрисе. Город был недавно отстроен, или перестроен, посреди
плоской долины на высоте семи тысяч футов над уровнем моря; мне хотелось,
чтобы он скоро надоел Лолите; тогда мы покатили бы в Южную Калифорнию,
направляясь к мексиканской границе, к баснословным заливам, к сагуаровым
пустыням и фата-морганам. Хозе Лизачовендоа, в известном романе Меримэ,
собирался увезти свою Кармен в Etats-Unis. Я представил себе мексиканское
теннисное состязание, в котором Долорес Гейз и разные хорошенькие
девочки-чемпионки из Калифорнии участвовали бы, сверкая передо мной.
Добрососедские турне на этом улыбчивом уровне стирают различие между
паспортом и спортом. Почему думалось мне, что мы будем счастливы за
границей? Перемена обстановки - традиционное заблуждение, на которое
возлагают надежды обреченная любовь и неизлечимая чахотка? Фамилия хозяйки
мотеля произносилась так же, как Гейз (но писалась иначе). Эта бодрая,
нарумяненная вдова с кирпичным лицом и голубыми глазами спросила, не
швейцарец ли я часом? Сестрица у нее вышла за лыжного инструктора родом из
Швейцарии. Я ответил утвердительно, добавив, что моя дочь наполовину
ирландка. Я расписался. Миссис Гейз дала мне ключ с искрящейся улыбкой и,
продолжая искриться, показала, где поставить машину. Лолита выползла из нее
и зябко повела плечами: лучезарный вечерний воздух был действительно
прохладноват. Войдя в коттедж, она села на стул у раскладного стола,
опустила голову на руку и сказала, что чувствует себя ужасно. Притворяется,
подумал я, притворяется, верно, чтобы избежать моих ласк; меня сжигала
страсть, но бедняжка принялась очень как-то нудно хныкать, когда я полез к
ней. Лолита больна! Лолита умирает! Она вся горела. Я поставил ей градусник
в ротик, затем посмотрел формулу, записанную, к счастью, у меня в книжечке,
и, когда я наконец перевел бессмысленную для меня цифру с Фаренгейтовской
шкалы на близкую мне с детства стоградусную, оказалось, что у нее сорок и
две десятых, чем по крайней мере объяснилось ее состояние. Я знал, что у
истеричных нимфочек температура поднимается до фантастических градусов, -
даже выше той точки, при которой обыкновенные люди умирают; и я бы
ограничился тем, что дал бы ей глоток горяченького глинтвейна, да две
аспиринки, да губами впитал бы жарок без остатка, ежели бы при тщательном
осмотре прелестный отросток в глубине мягкого неба, один из главных кораллов
ее тела, не оказался совершенно огненной окраски. Я раздел девочку. Дыхание
у нее было горько-сладким. Ее коричневая роза на вкус отзывалась кровью. Ее
трясло с головы до ног. Когда она пожаловалась, что не может повернуть
голову от боли в шее, я, как всякий американский родитель, подумал о
полиомиелите. Бросив всякую надежду на половые сношения, я закутал ребенка в
шотландский плед и понес в автомобиль. Добрая Миссис Гейз между тем
позвонила местному врачу.
[/COLOR][/B]

• 
• 
•