То же число, но позже, гораздо позже. Я зажег свет - хотелось записать
сон. Происхождение его мне ясно. За обедом Гейзиха изволила объявить, что
поскольку метеорологическое бюро обещает солнце на конец недели, мы поедем
на озеро в воскресенье после церкви. Лежа в постели и перед сном распаляя
себя мечтами, я обдумывал окончательный план, как бы получше использовать
предстоящий пикник. Я вполне отдавал себе отчет в том, что мамаша Гейз
ненавидит мою голубку за ее увлечение мной. Я замышлял так провести день на
озере, чтобы ублажить и мамашу. Решил, что буду разговаривать только с ней,
но в благоприятную минуту скажу, что оставил часики или темные очки вон там
в перелеске - и немедленно углублюсь в чащу с моей нимфеткой. Тут явь
стушевалась, и поход за очками на Очковом озере превратился в тихую
маленькую оргию со странно опытной, веселенькой и покладистой Лолитой,
ведущей себя так, как мой разум знал, что она отнюдь не могла бы себя вести
в действительности. На заре я проглотил снотворную пилюлю и увидел сон,
оказавшийся не столько продолжением, сколько пародией моего мечтания. Я
увидел с многозначительной ясностью озеро, которого я никогда еще не
посещал: оно было подернуто пеленой изумрудного льда, в котором эскимос с
выщербленным оспой лицом тщетно старался киркой сделать прорубь, хотя по
щебеночным его берегам цвели импортные олеандры и мимозы. Не сомневаюсь, что
доктор Биянка Шварцман вознаградила бы меня целым мешком австрийских
шиллингов, ежели бы я прибавил этот либидосон к ее либидосье. К сожалению,
остальная его часть была откровенно эклектической. Гейзиха и Гейзочка ехали
верхом вокруг озера, и я тоже ехал, прилежно подскакивая раскорякой, хотя
между ногами вместо лошади был всего лишь упругий воздух - небольшое
упущение, плод рассеянности режиссера сна.
Суббота. Сердце у меня все еще колотится. Я все еще извиваюсь и
тихонько мычу от вспоминаемой неловкости.
Вид со спины. Полоска золотистой кожи между белой майкой и белыми
трусиками. Перегнувшись через подоконник, она обрывает машинально листья с
тополя, доходящего до окна, увлеченная стремительной беседой с мальчиком,
разносящим газеты (кажется, Кеннет Найт), который стоит внизу, только что
пустив свернутый "Рамздэль Джорнал" звучным, точно рассчитанным швырком на
ступень нашего крыльца. Я начал к ней подкрадываться "искалеченной
караморой", как выражаются пантомимисты. Мои конечности были выгнутыми
поверхностями, между которыми - скорее, чем на которых - я медленно
подползал, пользуясь каким-то нейтральным средством передвижения: подбитый
паук Гумберт. Мне потребовалось Бог знает сколько времени, чтобы добраться
до нее. Я ее видел как бы через суживающийся конец подзорной трубы и к ее
тугому задку приближался, как паралитик с бескостными, вывороченными
членами, движимый ужасным напряжением воли. Наконец я оказался как раз
позади нее; но тут мне явилась несчастная мысль - выказать мнимое озорство -
тряхнуть ее за шиворот, что ли, - дабы скрыть свою настоящую игру, и она
кратко и визгливо сказала: "Отстаньте!" (что было прегрубо), - и, жутко
осклабясь, Гумберт Смиренный отступил, меж тем как дрянная девчонка
продолжала верещать, склоняясь над улицей.
Но теперь послушайте, что произошло потом. После завтрака я полулежал в
низком садовом кресле, пытаясь читать. Вдруг две ловкие ладошки легли мне на
глаза: это она подкралась сзади, как бы повторяя, в порядке балетных сцен,
мой утренний маневр. Ее пальцы, старавшиеся загородить солнце, просвечивали
кармином, и она судорожно хохотала и дергалась так и сяк, пока я закидывал
руку то в сторону, то назад, не выходя при этом из лежачего положения. Я
проезжал рукой по ее быстрым и как бы похохатывающим ногам, и книга
соскользнула с меня, как санки, и мистрис Гейз, прогуливаясь, подошла и
снисходительно сказала: "А вы просто шлепните ее хорошенько, если она вам
мешает в ваших размышлениях. Как я люблю этот сад", - продолжала она без
восклицательного знака. - "А это солнце, разве это не рай (вопросительный
знак тоже отсутствует)". И со вздохом притворного блаженства несносная дама
опустилась на траву и загляделась на небо, опираясь на распяленные за спиной
руки, и вдруг старый серый теннисный мяч прыгнул через нее, и из дома
донесся несколько надменный голос Лолиты: "Pardonne, maman. Я не в тебя
метила". Разумеется, нет, моя жаркая, шелковистая прелесть!

• 
• 
•