[B] Воскресенье. Зыбь жары все еще с нами; благодатнейшая неделя! На этот
раз я занял стратегическое положение, с толстой воскресной газетой и новой
трубкой в верандовой качалке, заблаговременно. Увы, она пришла вместе с
матерью. Они были в черных купальных костюмах, состоящих из двух частей и
таких же новеньких, как моя трубка. Моя душенька, моя голубка на минуту
остановилась подле меня - ей хотелось получить страницы юмористического
отдела, - и от нее веяло почти тем же, что от другой, ривьерской, только
интенсивнее, с примесью чего-то шероховатого - то был знойный душок, от
которого немедленно пришла в движение моя мужская сила; но она уже выдернула
из меня лакомую часть газеты и отступила к своему половичку рядом с
тюленеобразной маменькой. Там моя красота улеглась ничком, являя мне,
несметным очам, широко разверстым у меня в зрячей крови, свои приподнятые
лопатки, и персиковый пушок вдоль вогнутого позвоночника, и выпуклости
обтянутых черным узких ягодиц, и пляжную изнанку отроческих ляжек.
Третьеклассница молча наслаждалась зелено-красно-синими сериями рисунков.
Более прелестной нимфетки никогда не снилось зелено-красно-синему Приапу. С
высохшими губами, сквозь разноцветные слои света глядя на нее, собирая в
фокус свое вожделение и чуть покачиваясь под прикрытием газеты, я знал, что
если как следует сосредоточусь на этом восприятии, то немедленно достигну
высшей точки моего нищенского блаженства. Как хищник предпочитает
шевелящуюся добычу застывшей, я хотел, однако, чтобы это убогое торжество
совпало с одним из разнообразных движений, которые читавшая девочка изредка
делала, почесывая себе хребет и показывая чуть подтушеванную подмышку, но
толстая Гейз вдруг все испортила тем, что повернулась ко мне и попросила
дать ей закурить, после чего завела никчемный разговор о шарлатанском романе
какого-то популярного пройдохи.
Понедельник. Delectatio morosa.

"Я провожу томительные дни
В хандре и грусти..."

Мы (матушка Гейз, Долорес и я) должны были ехать после завтрака на
Очковое озеро и там купаться и валяться на песке; но перламутровое утро
выродилось в дождливый полдень, и Ло закатила сцену.
Установлено, что средний возраст полового созревания у девочек в
Нью-Йорке и Чикаго - тринадцать лет и девять месяцев; индивидуально же этот
возраст колеблется между десятью (или меньше) и семнадцатью. Маленькой
Вирджинии еще не стукнуло четырнадцать, когда ею овладел Эдгар. Он давал ей
уроки алгебры. Воображаю. Провели медовый месяц в Санкт-Петербурге на
западном побережье Флориды. "Мосье По-по", как один из учеников Гумберта
Гумберта в парижском лицее называл поэта Поэ.
У меня имеются все те черты, которые, по мнению экспертов по
сексуальным интересам детей, возбуждают ответный трепет у девочек; чистая
линия нижней челюсти, мускулистая кисть руки, глубокий голос, широкие плечи.
Кроме того, я, говорят, похож на какого-то не то актера, не то гугнивца с
гитарой, которым бредит Ло.
Вторник. Дождик. Никаких озер (одни лужи). Маменька уехала за
покупками. Я знал, что Ло где-то близко. В результате скрытых маневров я
набрел на нее в спальне матери. Оттягивала перед зеркалом веко, стараясь
отделаться от соринки, попавшей в левый глаз. Клетчатое платьице. Хоть я и
обожаю этот ее опьяняющий каштановый запах, все же мне кажется, что ей бы
следовало кое-когда вымыть волосы. На мгновение мы оба заплавали в теплой
зелени зеркала, где отражалась вершина тополя вместе с нами и небом.
Подержал ее грубовато за плечи, затем ласково за виски и повернул ее к
свету.
"Оно вот здесь", - сказала она, - "я чувствую"...
"Швейцарская кокрестьянка кокончиком языка"...
"...Вылизала бы?"
"Имно. Попробать?"
"Конечно, попробуйте".
Нежно я провел трепещущим жалом по ее вращающемуся соленому глазному
яблоку.
"Вот здорово", - сказала она, мигая, - "все ушло".
"Теперь второй глаз".
"Глупый вы человек", - начала она, - "там ровно...". Но тут она
заметила мои собранные в пучок приближающиеся губы и покладисто сказала:
"О'кэй".
Наклонившись к ее теплому, приподнятому, рыжевато розовому лицу,
сумрачный Гумберт прижал губы к ее бьющемуся веку. Она усмехнулась и,
платьем задев меня, быстро вышла из комнаты. Я чувствовал, будто мое сердце
бьется всюду одновременно. Никогда в жизни - даже когда я ласкал ту девочку
на Ривьере - никогда...
Ночь. Никогда я не испытывал таких терзаний. Мне бы хотелось описать ее
лицо, ее движения - а не могу, потому что, когда она вблизи, моя же страсть
к ней ослепляет меня. Чорт побери - я не привык к обществу нимфеток! Если же
закрываю глаза, вижу всего лишь застывшую часть ее образа, рекламный
диапозитив, проблеск прелестной гладкой кожи с исподу ляжки, когда она, сидя
и подняв высоко колено под клетчатой юбочкой, завязывает шнурок башмака.
"Долорес Гейз, нэ муонтрэ па вуа жямб" (это говорит ее мать, думающая, что
знает по-французски).
[/B]

• 
• 
•