[B] Впрочем, никакой не могло быть речи о том, чтобы мне тут поселиться. Я
не думал, что мог бы жить счастливо в доме, где на каждом стуле валяется
истрепанный журнальчик и где гнусно смешивается комедия "функциональной"
современной мебели с трагедией ветхих качалок и шатких столиков с мертвыми
лампами на них. Мадам повела меня наверх и налево, в "мою" комнату. Я
осмотрел ее сквозь туман моего отказа от нее, но несмотря на эту туманность,
заметил над "моей" постелью репродукцию "Крейцеровой Сонаты" Ренэ Принэ. И
эту-то конуру для прислуги она называла "полустудией"! Вон отсюда,
немедленно вон, мысленно кричал я себе, притворяясь, что обдумываю
пониженную до смешного цену, которую с мечтательной и грозной надеждой
хозяйка просила за полный пансион.
Старосветская учтивость заставляла меня, однако, длить пытку. Мы
перешли через площадку лестницы на правую сторону дома ("Тут живу я, а тут
живет Ло" - вероятно горничная, подумал я), и квартирант-любовник едва мог
скрыть содрогание, когда ему, весьма утонченному мужчине, было дано заранее
узреть единственную в доме ванную - закут (между площадкой и комнатой уже
упомянутой Ло), в котором бесформенные, мокрые вещи нависали над
сомнительной ванной, отмеченной вопросительным знаком оставшегося в ней
волоска; и тут-то и встретили меня предвиденные мной извивы резиновой змеи и
другой, чем-то сродный ей, предмет: мохнато-розовая попонка, жеманно
покрывавшая доску клозета.
"Я вижу, впечатление у вас не очень благоприятное", - сказала моя дама,
уронив на миг руку ко мне на рукав. В ней сочеталась хладнокровная
предприимчивость (переизбыток того, что называется, кажется, "спокойной
грацией") с какой-то застенчивостью и печалью, из-за чего особая
тщательность, скоторой она выбирала слова, казалась столь же неестественной,
как интонации преподавателя дикции. "Мой дом не очень опрятен, признаюсь", -
продолжала милая обреченная бедняжка, - "но я вас уверяю (глаза ее
скользнули по моим губам), вам здесь будет хорошо, очень даже хорошо.
Давайте-ка я еще Покажу вам столовую и сад" (последнее произнесено было
живее, точно она заманчиво взмахнула голосом).
Я неохотно последовал за ней опять в нижний этаж; прошли через прихожую
и через кухню, находившуюся на правой стороне дома, на той же стороне, где
были столовая и гостиная (между тем как слева от прихожей, под "моей"
комнатой ничего не было, кроме гаража). На кухне плотная молодая негритянка
проговорила, снимая свою большую глянцевито-черную сумку с ручки двери,
ведшей на заднее крыльцо: "Я теперь пойду, миссис Гейз". "Хорошо, Луиза", -
со вздохом ответила та. - "Я заплачу вам в пятницу". Мы прошли через
небольшое помещение для посуды и хлеба и очутились в столовой, смежной с
гостиной, которой мы недавно любовались. Я заметил белый носок на полу.
Недовольно крякнув, госпожа Гейз нагнулась за ним на ходу и бросила его в
какой-то шкаф. Мы бегло оглядели стол из красного дерева с фруктовой вазой
посередке, ничего не содержавшей, кроме одной, еще блестевшей, сливовой
косточки. Между тем я нащупал в кармане расписание поездов и незаметно его
выудил, чтобы как только будет возможно, ознакомиться с ним. Я все еще шел
следом за госпожой Гейз через столовую, когда вдруг в конце ее вспыхнула
зелень. "Вот и веранда", пропела моя водительница, и затем, без малейшего
предупреждения, голубая морская волна вздулась у меня под сердцем, и с
камышового коврика на веранде, из круга солнца, полуголая, на коленях,
поворачиваясь на коленях ко мне, моя ривьерская любовь внимательно на меня
глянула поверх темных очков.[/B]

• 
• 
•